Опять заливает дом через лопнувшую черепицу,
Рыжая кошка отчаянно гребёт против течения.
Не выходя из дому, можно вполне утопиться,
Но о подобном финале есть различные мнения.
Можно построить жизнь, а можно её разрушить,
В обоих случаях останутся сломанные года.
Я стараюсь в стихах не использовать слово «души»,
Хоть другого, как ни старайся, не находится иногда.
Что же дальше, малыш? Камо, скажи, грядеши?
Все ли истратила молнии стихающая гроза?
Вонь горящих покрышек доносится реже и реже.
Чернокрылые ангелы трут слезящиеся глаза.
Чернила давно в чернильнице, бронзовой и крылатой.
Слезы навзрыд проплаканы. Средь хлябей настала сушь.
Так с сотворенья принято, что брат точит нож на брата,
И среди разных глупостей – это не главная чушь.
Увидев, как погода над пугливой планетой бесится,
Графиня бежит куда-то с изменившимся лицом.
В толпе однообразных воистину гойских месяцев
Гордо февраль возвышается обрезанным мудрецом.
26.02.14
Рыжая кошка отчаянно гребёт против течения.
Не выходя из дому, можно вполне утопиться,
Но о подобном финале есть различные мнения.
Можно построить жизнь, а можно её разрушить,
В обоих случаях останутся сломанные года.
Я стараюсь в стихах не использовать слово «души»,
Хоть другого, как ни старайся, не находится иногда.
Что же дальше, малыш? Камо, скажи, грядеши?
Все ли истратила молнии стихающая гроза?
Вонь горящих покрышек доносится реже и реже.
Чернокрылые ангелы трут слезящиеся глаза.
Чернила давно в чернильнице, бронзовой и крылатой.
Слезы навзрыд проплаканы. Средь хлябей настала сушь.
Так с сотворенья принято, что брат точит нож на брата,
И среди разных глупостей – это не главная чушь.
Увидев, как погода над пугливой планетой бесится,
Графиня бежит куда-то с изменившимся лицом.
В толпе однообразных воистину гойских месяцев
Гордо февраль возвышается обрезанным мудрецом.
26.02.14