![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Когда я был маленький с кудрявой головой, то одним из самых радостных и волнующих ощущений было ожидание посылки от бабушки Сары из Крыма. Посылки приходили 2-3 раза в год, и их прибытие было праздником, ничуть не меньшим, чем Новый год, и, уж во всяком случае, грандиознее, чем 7 ноября. Сначала приходило письмо. Конверт был пухлым, в нем лежало 7-8 сложенных вчетверо листов бумаги, мелко-мелко исписанных кудрявой вязью идиша. Бабушка не умела писать по-русски, да и читала с трудом. Но идиш был её стихией. Это были не письма, это были поэмы о жизни, судьбе, здоровье, семье, погоде. Это были философские трактаты и вынимающие душу размышления. Мама плакала, читая эти весточки из далекого теплого Крыма. А я знал – пришло письмо, значит, надо ждать посылку. И после томительного ожидания в почтовом ящике обнаруживалось извещение, написанное на бледно-коричневой толстой бумаге с торчащими опилками. И мы идем с папой на почту.
Тяжелый фанерный ящик, обшитый куском старой простыни с расплывающимися чернильными буквами адреса, доставлялся домой в большой хозяйственной сумке, которую мы с папой несли вдвоем, держа её за ручки и наклонившись в сторону, противоположную грузу, для противовеса. Дома на клеёнку стола стелилась газета, на неё водружалась посылка. Теперь наступал мой час. Я брал большие ножницы и вспарывал ткань по шву. Появлялась фанера, на которой тоже крупными буквами был написан наш адрес. Я явственно видел перед собой бабушку, мусолящую химический карандаш, хотя писала, конечно, не она, а кто-то из моих многочисленных двоюродных братьев. Итак, коробка передо мной. В ход пускалась тяжелая артиллерия – доставался из ящика стола плотный увесистый потемневший стальной секач с ручкой из коричневого текстолита. Именно им я подцеплял крышку и под истошный визг гвоздей отделял её от ящика. «Осторожней!» - пугалась мама. Я осторожен. Я знаю, что внутри посылки имеются очень нежные вещи, весьма чувствительные к лезвию секача.
На первый взгляд, содержимое ящика довольно однообразно – он заполнен по края большими черными семечками. Но это только заполнитель пустоты. Семечки ссыпаются в деревянное лукошко, и в чудесной шкатулке проявляется большой полиэтиленовый мешок. Он тугой и липкий на ощупь, ибо в него влито сладкое облако – желтый свежайший домашний мёд! Мешок медленно и со всеми предосторожностями извлекается из ящика и переносится в кастрюлю. И это еще не всё. Впереди последний сюрприз – большой, в размер днища посылки толстый шмат домашнего сала. Сало серое, облеплено лавровым листом и обсыпано черными точками грубо смолотого перца. Оно перевязано грубой бечёвкой, которую я разрезаю и вытягиваю, отделяя от скользкой плоти. Я сразу беру кусок черного хлеба и кладу на него тонкий ломоть сала, источающего несказанный аромат чеснока, лавра и чего-то еще. И вонзаю зубы, сглатывая слюну, мгновенно заполнившую рот. Сало тает во рту, а многочисленные прожилки соленого мяса дают возможность молочным зубам показать свою недолгую пользу для хозяина. Сало у меня отбирают и кладут в холодильник под ворчание мамы: «Аппетит испортишь перед обедом…»
Семечки жарились на раскаленной чугунной сковороде, и потом я долго и с наслаждением лузгал горячие черные треугольные конвертики. Часть очищенных зёрен перемешивалась с сахаром, это почему-то называлось халвой и поедалось столовой ложкой. Пустой ящик уносили в кладовку, он будет использован, когда мы пошлем ответную посылку. Что мы посылали в Крым, я не помню, этим занимались папа с мамой. Я, как любой ребенок, любил получать подарки, а не дарить их. Вот и не запомнилось. Да и что такого мы могли послать в землю, текущую мёдом и прирастающую салом? Может, кедровые шишки? Или смородиновое варенье? Не знаю. Не помню. Но что-то было.
Тяжелый фанерный ящик, обшитый куском старой простыни с расплывающимися чернильными буквами адреса, доставлялся домой в большой хозяйственной сумке, которую мы с папой несли вдвоем, держа её за ручки и наклонившись в сторону, противоположную грузу, для противовеса. Дома на клеёнку стола стелилась газета, на неё водружалась посылка. Теперь наступал мой час. Я брал большие ножницы и вспарывал ткань по шву. Появлялась фанера, на которой тоже крупными буквами был написан наш адрес. Я явственно видел перед собой бабушку, мусолящую химический карандаш, хотя писала, конечно, не она, а кто-то из моих многочисленных двоюродных братьев. Итак, коробка передо мной. В ход пускалась тяжелая артиллерия – доставался из ящика стола плотный увесистый потемневший стальной секач с ручкой из коричневого текстолита. Именно им я подцеплял крышку и под истошный визг гвоздей отделял её от ящика. «Осторожней!» - пугалась мама. Я осторожен. Я знаю, что внутри посылки имеются очень нежные вещи, весьма чувствительные к лезвию секача.
На первый взгляд, содержимое ящика довольно однообразно – он заполнен по края большими черными семечками. Но это только заполнитель пустоты. Семечки ссыпаются в деревянное лукошко, и в чудесной шкатулке проявляется большой полиэтиленовый мешок. Он тугой и липкий на ощупь, ибо в него влито сладкое облако – желтый свежайший домашний мёд! Мешок медленно и со всеми предосторожностями извлекается из ящика и переносится в кастрюлю. И это еще не всё. Впереди последний сюрприз – большой, в размер днища посылки толстый шмат домашнего сала. Сало серое, облеплено лавровым листом и обсыпано черными точками грубо смолотого перца. Оно перевязано грубой бечёвкой, которую я разрезаю и вытягиваю, отделяя от скользкой плоти. Я сразу беру кусок черного хлеба и кладу на него тонкий ломоть сала, источающего несказанный аромат чеснока, лавра и чего-то еще. И вонзаю зубы, сглатывая слюну, мгновенно заполнившую рот. Сало тает во рту, а многочисленные прожилки соленого мяса дают возможность молочным зубам показать свою недолгую пользу для хозяина. Сало у меня отбирают и кладут в холодильник под ворчание мамы: «Аппетит испортишь перед обедом…»
Семечки жарились на раскаленной чугунной сковороде, и потом я долго и с наслаждением лузгал горячие черные треугольные конвертики. Часть очищенных зёрен перемешивалась с сахаром, это почему-то называлось халвой и поедалось столовой ложкой. Пустой ящик уносили в кладовку, он будет использован, когда мы пошлем ответную посылку. Что мы посылали в Крым, я не помню, этим занимались папа с мамой. Я, как любой ребенок, любил получать подарки, а не дарить их. Вот и не запомнилось. Да и что такого мы могли послать в землю, текущую мёдом и прирастающую салом? Может, кедровые шишки? Или смородиновое варенье? Не знаю. Не помню. Но что-то было.
