ИЗ МЕМУАРОВ - 39
Nov. 1st, 2006 12:23 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
repis26 июля 2006. Сегодня я опять побывал в Маалоте. На шипящий скрежет «катюш», пролетающих в сторону Кармиэля, здесь уже и не оборачиваются. Мне показали несколько домов, с круглыми дырами в крышах и стенах. Ракеты пробивали стену, пол и взрывались на первом этаже или в подвале.
Особенно меня поразили металлические электрошкафы на улице. Они напоминали дуршлаг, т.к. были полностью изрешечены шариками, наполнявшими ракету. Народу на улицах довольно много. Если в Акко, а уж тем более в Нагарии или Цфате картина более апокалипсическая, люди без лишней причины стараются не шляться по городу, то в Маалоте царит абсолютно раздолбайская атмосфера. Особенно меня порадовала одна крупногабаритная бабушка с двумя совершенно советскими авоськами, забитыми доверху продуктами. Несмотря на военное время, из авоськи торчали не мыло, керосин, соль и спички, а бананы и виноград. Я зашел в магазин. У прилавка стоял худой носатый соотечественник и на дерибасовском языке объяснял продавцу, что бы он сделал с Насраллой и его родственниками. Действие описывалось несложное, причем, безо всякой связи с половой принадлежностью экзекутируемых. Продавец сочувственно кивал, и было видно, что к этой тираде он привык, слушает ее не в первый раз и с любого места может продолжить сам. Даже зазвучавшая сирена не прервала пылкого монолога. Оратор лишь переместился в коридор подальше от окон и, сверкая малороссийским «г», продолжил беседу о непростом положении в мире, перемежаемую совершенно неожиданными эпитетами. Так, говоря о Кондолизе Райс, он звонко выкрикнул: «Негра непонятная!» Заметив, что внимание маалотского Демосфена понемногу переключается на меня, я тут же поспешил покинуть магазин. Народ уже начал выходить из убежищ, я же дошел до автомобиля и поехал навещать родственников жены.
Дядя жены, 63-летний Фима, был всегда крепок и в физическом и в сексуальном смыслах. Это сочеталось с полным отсутствием интеллекта и неумением видеть причинные связи не только в причинных местах. За свою жизнь он был однажды официально женат, но в так называемом «гражданском браке» перебывал с половиной женского населения Нижнего Тагила. Видимо, женщины держали его в доме в качестве вибратора, ибо говорить с ним было не о чем. Каждая его новая любовь заканчивалась одинаково – когда любимая просила его вынести мусорное ведро, он вставал, брал свои немногочисленные вещи, и уходил, не забыв взять означенное ведро и выбросить его вместе с мусором. Всю свою жизнь он прожил вместе с матерью, если не считать недолговременные периоды жизни с подругами, имевшими квартиры. Когда же очередная Беатриче приходила жить к нему, престарелая Фимина мамаша гнобила несчастную жертву любви по полной программе. Мама дожила до ста лет и даже прошла эту планку, так что свободного от маминого влияния времени у Фимы было немного. Леди она была пожелезнее, чем Тэтчер, и неограниченный контингент дам сердца Фимы производил постоянную смену караула.
Одним из его увлечений было предельно нестандартное оформление квартиры. В Маалоте он жил с матерью в трехкомнатной квартире. Такая роскошь досталась ему впервые после тагильских коммуналок. Одна комната была выделена матери, вторая, побольше размером, представляла что-то типа гостиной, а в третьей комнате был будуар, которому могла бы позавидовать сама Эмманюэль. Стены и потолок были покрыты фресками на тему неоднозначного устройства женского тела. Ню перемежались с футбольными мячами (что символизировало две наибольших страсти Фимы – секс и спорт), а в центре потолка зеленел лозунг: «Что ты сделал для развития спорта в Израиле?» Следует отметить, что все рисунки Фимы были выполнены в манере суперпримитивистов с помощью простых фломастеров. В туалете на крышке, прикрывавшей унитаз, стройно располагались готические буквы, слагавшиеся в предупреждение: «Ахтунг!» Фима постоянно совершенствовал галерею, отыскивая все новые пустые места на стенах.
Разговаривать с ним, впрочем, как и с тестем, очень непросто. Человеку, имеющему склонность к инсульту, нервному срыву, гипертоническому кризу, я бы этого не рекомендовал. Фразы, выдаваемые Фимой на гора, весьма слабо связаны друг с другом. В большинстве случаев подобные связи также отсутствуют между словами в отдельной фразе. А уж зависимость его ответа от заданного кем-либо вопроса никто и никогда бы обнаружить не смог. Поэтому каждая беседа с ним носит хаотический характер, слова выскакивают согласно невидимому генератору случайных чисел. Есть в этом нечто броуновское…
Тесть живет в новой трехкомнатной квартире один. В России он работал художником-оформителем. Приехав в Израиль и отдепрессировав положенное время, он стал изготавливать блестящие золотойфольгой таблички «Закрыто», «Открыто», «Часы работы» и прочую бижутерию. Объехав магазины Маалота и Нагарии, он неожиданно успешно продал свои шедевры. Местные магазинщики клевали на блеск, и тесть начал раскидывать сети своего искусства в Акко и Хайфе. У него появилось занятие, отвлекающее от трудностей абсорбции, а нас спасшее от его стонов и проклятий. По характеру своему, он не может выбросить то, что попало к нему в руки. Все, что он видит (рейки, рекламные листовки, бесплатные газеты вне зависимости от языка, жестянки и прочие отходы цивилизации), он несет домой. Принесенное скапливается в его квартире, постепенно переводя ее в разряд двухкомнатной. Пока была жива теща, она как-то ограничивала его страсть к хламу. А теперь это длится до приезда его дочери, то-есть, моей жены. Железной метлой и рукой в ежовых рукавицах она проходит по квартире. Квартира пустеет, зато полнеет мусорный бак под окном. Никакие возражения тестя, что он этот клочок бумаги 10 лет искал, что эта консервная банка ему нужнее телевизора – ничего не действует на терминатора. Уборка завершается громкими требованиями прекратить устраивать помойку в квартире. Тесть виновато кивает и со следующего дня спокойно продолжает подрывную деятельность.
Его тяга к культуре запнулась и задержалась в периоде с 30 по 50 годы прошлого века. Фильмы, которые он смотрит или хочет смотреть – это «Большой вальс», «Девушка моей мечты», «Петер» и тому подобное. Музыкальные вкусы его ограничиваются П.Лещенко, В. Козиным и О. Строком. В течение 10 минут он может довести статую до белого каления, спокойно задавая один и то же вопрос и игнорируя ответы. Это происходит не из-за склероза, а из-за слабой возможности воспринять ответ и проанализировать его. Он обожает сидеть у телевизора, где по экрану что-то движется. Что именно – не имеет никакого значения. Однажды он 40 минут смотрел, периодически впадая в дрему, беседу о новых процессорах фирмы «Интель». Когда он видит меня у компьютера, то единственный и постоянный вопрос звучит так: « Это компьютер, да? А что он может? Считать?» Никакие объяснения и демонстрации возможностей компьютера его не интересуют. Через полчаса, проходя мимо, он задает тот же вопрос. После шестой копии вопроса появляется желание бросить в него дисплеем. А как он любит рассказывать о службе в армии, где он обжирался красной рыбой! Вообще, тема еды для него свята. Вовремя не съесть обед, причем, обязательно из первого, второго и третьего блюд – немыслимое дело. Разговорами о еде он может занимать все время, свободное от сна у телевизора.
Таким образом, сведя вместе двоих братьев и слушая их беседу, я начинаю ощущать желание встать на четвереньки и залаять. Теперь вы понимаете, сколько седых волос мне добавляют поездки в Маалот! Мало того, вернувшись домой, я явственно ощущаю, что изрядно поглупел и у меня замедлились реакции. Нужно некоторое время, чтобы вернуться в кондиционное состояние…
Само собой, и друзья у этой парочки соответствующие. Бывая на дне рождения тестя или Фимы, когда приходят их приглашенные кореша, и, внимая их рассуждениям, я понимаю, что популярный тезис о культуре, привнесенной репатриантами из России в израильское общество – такая же чушь, как легенда о «самой читающей в мире стране». «Подышит воздухом одним, и в нем рассудок уцелеет»- всегда бормочу я, возвращаясь домой. Вот и сегодня я твердил эту фразу, пока не вошел в дом, не подбежал к шкафу и не выпил подряд три рюмки виски. И только после этого ко мне вернулись «и божество, и вдохновенье». И хорошее настроение.
Особенно меня поразили металлические электрошкафы на улице. Они напоминали дуршлаг, т.к. были полностью изрешечены шариками, наполнявшими ракету. Народу на улицах довольно много. Если в Акко, а уж тем более в Нагарии или Цфате картина более апокалипсическая, люди без лишней причины стараются не шляться по городу, то в Маалоте царит абсолютно раздолбайская атмосфера. Особенно меня порадовала одна крупногабаритная бабушка с двумя совершенно советскими авоськами, забитыми доверху продуктами. Несмотря на военное время, из авоськи торчали не мыло, керосин, соль и спички, а бананы и виноград. Я зашел в магазин. У прилавка стоял худой носатый соотечественник и на дерибасовском языке объяснял продавцу, что бы он сделал с Насраллой и его родственниками. Действие описывалось несложное, причем, безо всякой связи с половой принадлежностью экзекутируемых. Продавец сочувственно кивал, и было видно, что к этой тираде он привык, слушает ее не в первый раз и с любого места может продолжить сам. Даже зазвучавшая сирена не прервала пылкого монолога. Оратор лишь переместился в коридор подальше от окон и, сверкая малороссийским «г», продолжил беседу о непростом положении в мире, перемежаемую совершенно неожиданными эпитетами. Так, говоря о Кондолизе Райс, он звонко выкрикнул: «Негра непонятная!» Заметив, что внимание маалотского Демосфена понемногу переключается на меня, я тут же поспешил покинуть магазин. Народ уже начал выходить из убежищ, я же дошел до автомобиля и поехал навещать родственников жены.
Дядя жены, 63-летний Фима, был всегда крепок и в физическом и в сексуальном смыслах. Это сочеталось с полным отсутствием интеллекта и неумением видеть причинные связи не только в причинных местах. За свою жизнь он был однажды официально женат, но в так называемом «гражданском браке» перебывал с половиной женского населения Нижнего Тагила. Видимо, женщины держали его в доме в качестве вибратора, ибо говорить с ним было не о чем. Каждая его новая любовь заканчивалась одинаково – когда любимая просила его вынести мусорное ведро, он вставал, брал свои немногочисленные вещи, и уходил, не забыв взять означенное ведро и выбросить его вместе с мусором. Всю свою жизнь он прожил вместе с матерью, если не считать недолговременные периоды жизни с подругами, имевшими квартиры. Когда же очередная Беатриче приходила жить к нему, престарелая Фимина мамаша гнобила несчастную жертву любви по полной программе. Мама дожила до ста лет и даже прошла эту планку, так что свободного от маминого влияния времени у Фимы было немного. Леди она была пожелезнее, чем Тэтчер, и неограниченный контингент дам сердца Фимы производил постоянную смену караула.
Одним из его увлечений было предельно нестандартное оформление квартиры. В Маалоте он жил с матерью в трехкомнатной квартире. Такая роскошь досталась ему впервые после тагильских коммуналок. Одна комната была выделена матери, вторая, побольше размером, представляла что-то типа гостиной, а в третьей комнате был будуар, которому могла бы позавидовать сама Эмманюэль. Стены и потолок были покрыты фресками на тему неоднозначного устройства женского тела. Ню перемежались с футбольными мячами (что символизировало две наибольших страсти Фимы – секс и спорт), а в центре потолка зеленел лозунг: «Что ты сделал для развития спорта в Израиле?» Следует отметить, что все рисунки Фимы были выполнены в манере суперпримитивистов с помощью простых фломастеров. В туалете на крышке, прикрывавшей унитаз, стройно располагались готические буквы, слагавшиеся в предупреждение: «Ахтунг!» Фима постоянно совершенствовал галерею, отыскивая все новые пустые места на стенах.
Разговаривать с ним, впрочем, как и с тестем, очень непросто. Человеку, имеющему склонность к инсульту, нервному срыву, гипертоническому кризу, я бы этого не рекомендовал. Фразы, выдаваемые Фимой на гора, весьма слабо связаны друг с другом. В большинстве случаев подобные связи также отсутствуют между словами в отдельной фразе. А уж зависимость его ответа от заданного кем-либо вопроса никто и никогда бы обнаружить не смог. Поэтому каждая беседа с ним носит хаотический характер, слова выскакивают согласно невидимому генератору случайных чисел. Есть в этом нечто броуновское…
Тесть живет в новой трехкомнатной квартире один. В России он работал художником-оформителем. Приехав в Израиль и отдепрессировав положенное время, он стал изготавливать блестящие золотойфольгой таблички «Закрыто», «Открыто», «Часы работы» и прочую бижутерию. Объехав магазины Маалота и Нагарии, он неожиданно успешно продал свои шедевры. Местные магазинщики клевали на блеск, и тесть начал раскидывать сети своего искусства в Акко и Хайфе. У него появилось занятие, отвлекающее от трудностей абсорбции, а нас спасшее от его стонов и проклятий. По характеру своему, он не может выбросить то, что попало к нему в руки. Все, что он видит (рейки, рекламные листовки, бесплатные газеты вне зависимости от языка, жестянки и прочие отходы цивилизации), он несет домой. Принесенное скапливается в его квартире, постепенно переводя ее в разряд двухкомнатной. Пока была жива теща, она как-то ограничивала его страсть к хламу. А теперь это длится до приезда его дочери, то-есть, моей жены. Железной метлой и рукой в ежовых рукавицах она проходит по квартире. Квартира пустеет, зато полнеет мусорный бак под окном. Никакие возражения тестя, что он этот клочок бумаги 10 лет искал, что эта консервная банка ему нужнее телевизора – ничего не действует на терминатора. Уборка завершается громкими требованиями прекратить устраивать помойку в квартире. Тесть виновато кивает и со следующего дня спокойно продолжает подрывную деятельность.
Его тяга к культуре запнулась и задержалась в периоде с 30 по 50 годы прошлого века. Фильмы, которые он смотрит или хочет смотреть – это «Большой вальс», «Девушка моей мечты», «Петер» и тому подобное. Музыкальные вкусы его ограничиваются П.Лещенко, В. Козиным и О. Строком. В течение 10 минут он может довести статую до белого каления, спокойно задавая один и то же вопрос и игнорируя ответы. Это происходит не из-за склероза, а из-за слабой возможности воспринять ответ и проанализировать его. Он обожает сидеть у телевизора, где по экрану что-то движется. Что именно – не имеет никакого значения. Однажды он 40 минут смотрел, периодически впадая в дрему, беседу о новых процессорах фирмы «Интель». Когда он видит меня у компьютера, то единственный и постоянный вопрос звучит так: « Это компьютер, да? А что он может? Считать?» Никакие объяснения и демонстрации возможностей компьютера его не интересуют. Через полчаса, проходя мимо, он задает тот же вопрос. После шестой копии вопроса появляется желание бросить в него дисплеем. А как он любит рассказывать о службе в армии, где он обжирался красной рыбой! Вообще, тема еды для него свята. Вовремя не съесть обед, причем, обязательно из первого, второго и третьего блюд – немыслимое дело. Разговорами о еде он может занимать все время, свободное от сна у телевизора.
Таким образом, сведя вместе двоих братьев и слушая их беседу, я начинаю ощущать желание встать на четвереньки и залаять. Теперь вы понимаете, сколько седых волос мне добавляют поездки в Маалот! Мало того, вернувшись домой, я явственно ощущаю, что изрядно поглупел и у меня замедлились реакции. Нужно некоторое время, чтобы вернуться в кондиционное состояние…
Само собой, и друзья у этой парочки соответствующие. Бывая на дне рождения тестя или Фимы, когда приходят их приглашенные кореша, и, внимая их рассуждениям, я понимаю, что популярный тезис о культуре, привнесенной репатриантами из России в израильское общество – такая же чушь, как легенда о «самой читающей в мире стране». «Подышит воздухом одним, и в нем рассудок уцелеет»- всегда бормочу я, возвращаясь домой. Вот и сегодня я твердил эту фразу, пока не вошел в дом, не подбежал к шкафу и не выпил подряд три рюмки виски. И только после этого ко мне вернулись «и божество, и вдохновенье». И хорошее настроение.
